Священник из «Искры»: о Федоре Казанском
Среди владимирских краеведов XIX века есть имена громкие, почти легендарные, такие как В.А. Борисов, есть авторы, широко известные по публикациям и книгам, И.М. Лядов, П.И. Гундобин, Е.И. Правдин. И есть те, чей вклад в историю изучения нашего края, в его культуру становится известным только сейчас, чьи труды долгие годы лежали под спудом в архивной тиши. К числу таких забытых этнографов и деятелей просвещения Владимирской губернии относится священник Федор Казанский (1859(?) 1945).
Погост ИльинскоеТелешево в пяти верстах от Шуи, почти на границе с Ков ровским уездом, никогда не был рядовым сельским приходом. Известный со времени Ивана Грозного, приход к концу XIX века объединял вокруг каменного Ильинского храма (сооружен в 1815 г.) более тысячи прихожан из окрестных деревень Василева, Дуброва, Сметанок, Семейкина, Поповки, Новина, Косачева, Маркова и Миркова. Молодой выпускник Шуйского духовного училища и Владимирской семинарии Федор Казанский, выходец из известной шуйской семьи духовенства, сменил здесь в начале 1890х годов Н.М. Соловьева, более пятидесяти лет возглавлявшего приход. Старший брат Н.М. Соловьева архиепископ Волынский Агафангел, завещал приходу большой капитал, на который еще в 1875 году была открыта одна из первых в уезде церковноприходских школ с богатой библиотекой.
Ф. Казанский продолжил дело своего предшественника, активно занимаясь просвещением крестьян. В 1894 году одним из первых в епархии он учредил общество трезвости, число членов которого утроилось всего за год (в обществе состояло более 100 рабочих шуйских фабрик выходцев из Шуйского и Ков ровского уездов). В отличие от светских обществ трезвости, выступавших только против чрезмерного употребления алкоголя, общество Казанского боролось за полный отказ от него, применяя меры религиозного воздействия: обет воздержания и епитимья за нарушение, регулярное присутствие членов общества на литургии, исповедь и причастие. Истинный подвижник трезвеннического движения, о. Федор даже «удостоился» критики ленинской «Искры»: отвлекает рабочих от революционной борьбы и не дает ответа на «злободневные» вопросы.
Ф. Казанский организовал в приходе общедоступную библиотеку, был членом Епархиального совета Шуйского уезда, в 1900 году за свои труды награжден скуфьею. Но его интересы выходили далеко за рамки чисто церковных, благотворительных и просветительских дел.
В 1897 году князь В.Н. Тенишев, основатель Этнографического бюро в Петербурге, составил и разослал «Программу этнографических сведений о крестьянах Центральной России», включавшую 491 вопрос, объединенный в 10 разделов. Ответить на них за вознаграждение мог любой желающий.
В Шуйском уезде у князя Тенишева оказалось девять корреспондентов, но только Ф. Казанский добросовестно ответил на все вопросы случай исключительный в практике Бюро. Материалы, собранные им в 1898 1900 годах, составляют 190 листов, исписанных убористым, аккуратным почерком. Они, в отличие от материалов других шуйских корреспондентов, представляли не выписки из чужих трудов и газет, а собственные розыскания автора. Не случайно, Тенишев платил Казанскому по 1520 рублей за лист рукописи.
Материалы, собранные шуйским священником, хранятся в архиве Российского этнографического музея СанктПетербурга и являются одними из самых востребованных исследователями крестьянского быта Центральной России рубежа ХIХ-ХХ веков. Основные темы, которыми интересовался Ф. Казанский, освещенные им особенно подробно, — это отношение крестьян к вере, верования, поверья и суеверия Шуйского уезда, крестьянские обряды и обычаи.
Даже в конце XIX века, к большому сожалению священникапросветителя, народ почти поголовно верил в силу колдунов и знахарей. Колдун тот, кто портит людей и скотину, «делает неурожайным» хлеб, отнимает зерна у колосьев. По виду колдун не отличался от обыкновенных людей, лишь в зрачках у него не отражались предметы внешнего мира (бабы называли глаза колдуна пустыми, «без мальчиков»). Крестьяне считали, что раньше колдунов было больше: «Всех баб перепортят, бывало, а ноне на целую волость пятито не наберешь».
Тем не менее, человека, считавшегося колдуном, часто приглашали на пирушки и свадьбы, боясь, что невнимание к нему обернется порчей молодых и вредом себе. В конце XIX века в среде шуйских и ковровских крестьян бытовало немало суеверий, примет и обычаев, уходивших корнями в седую старину, дохристианские времена. Так, считалось, что гром и молнию производит ИльяПророк, который «гремит до Ильина дня, а после Ильина дня до конца гремит Моисей». Дождевая вода после первой грозы считалась хорошим средством от клопов. Хорошим средством от клопов считалось и мести сор от двери, а потом его сжечь. В то же время не трогали блох, потому что они не зло кусаются. Сложным было отношение к тараканам — их морили мышьяком, и вымораживали. Но существовало поверье, что тараканы исчезают из дома перед бедой: «Пропали сами тараканы, значит, жди беды». Уже тогда среди части крестьян существовал обычай обманывать друг друга на 1 апреля, хотя объяснения этому обычаю никто дать не мог. Эти суеверия органично уживались с набожностью основной массы крестьянства.
Ф. Казанский отмечал, что шуйские крестьяне относились к церкви с полным пониманием ее святости и значения для человека. Многие крестьяне непосредственно участвовали в совершении церковных обрядов. Интересно, что нетрезвых из церкви выводили сами прихожане, или им приходилось прятаться в толпе. К священнослужителям было почтительное отношение. Обращение «батюшка» подчеркивало благорасположение прихожан, а словом «поп», как отмечал Ф. Казанский, в Шуе и Коврове выражали нерасположение и неприязнь к духовному лицу.
Особенно ценили крестьяне простое обхождение. Оскорбить священника считалось грехом. Даже выпившему и потому «не совсем исправному» священнику все прощали за ласковое и доброе отношение к пастве. Но Ф. Казанский отмечал, что молодое поколение «несравненно холоднее и безучастнее относится к делам веры, а число не причащающихся с каждым годом увеличивается».
Священник-этнограф в своих заметках отмечал, что многие местные обычаи существовали как бы на стыке православия и традиционной культуры. Так, универсальным средством лечения «от всех болезней» считалась «четверговая соль», которой запасались на весь год, принимали внутрь и использовали для растирания.
Сложным было этноконфессиональное сознание в крестьянской среде, что проявлялось в отношении к неправославному населению и «иностранным» нововведениям. Всех инородцев (то есть «не русских») звали «нехристями», их не задевали, но относились с презрением. Более того, грехом считалось печь хлеб в жестяных плошках («Это немец выдумал жестянкито, а уж что немец выдумает, то воистину грех»), а также носить хлопчатобумажное, а не льняное белье, ибо его «принес француз».
В то же время крестьяне достаточно безразлично относились к нарушению традиционных основ нравственности разврату и пьянству. Потеря девственности уже не считалась преступлением, а к проступкам, совершенным в пьяном виде, крестьяне вообще относились снисходительно. Только окончательно спившихся людей называли «котами». При этом отмечалось, что и они ведут себя скромно, милостыни не просят, «стоят молча, только постучат в окна, а посмотришь, у него и глаза опущены». Многие «коты» летом работали у родных в деревне, а потом снова уходили в Шую «котовать». Поразительно, что сельский священник судил об этих сложных проблемах «без гнева и пристрастия», как настоящий ученый, не случайно многое из его наследия уже давно разошлось на скрытые цитаты в научных исследованиях.
Служение в Телешеве было важной вехой в жизни Ф. Казанского. Но в начале XX века начался новый этап его подвижничества. В связи с открытием в Шуе нового кладбища в заречной, фабричной части города, был заложен Вознесенский храм, освященный в 1908 году. Сюда и был переведен о. Федор, здесь служил 20 лет, стал протоиереем. В годы первой мировой войны шуйским земством на Ф. Казанского была возложена обязанность организации воинских захоронений первое из них появилось на Вознесенском кладбище (Интересно, что после Великой Отечественной войны 1941 — 1945 гг. на этом месте стали хоронить немецких военнопленных, в том числе, и нескольких генералов, умерших в шуйском «генеральском» госпитале).
Удивительно, что революционная «смута» 1917 года практически не затронула человека с такой биографией. Его пасторское служение в Вознесенской кладбищенской церкви продолжалось до 1928 года, когда он ушел на покой (по некоторым, косвенным данным, ради благополучия семьи, это сопровождалось сложением сана). Сама церковь, в которой служил о. Федор, была закрыта в мае 1940 года и передана под склад зерна. Едва ли не единственного из шуйских священнослужителей с дореволюционным стажем, его не коснулись репрессии 1920 1930х годов, дети получили образование. Умер о. Федор в апреле 1945 года и был похоронен в пригороде Шуи Мельничном, в ограде Никольской церкви, тогда единственной действующей в районе. Его могила чудом сохранилась и была вновь обнаружена в конце 1990х годах.